Неточные совпадения
У
дверей подземелья, оканчивавшихся кверху острием, стоял гайдук с усами в три яруса.
Верхний ярус усов шел назад, другой прямо вперед, третий вниз, что делало его очень похожим на кота.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел;
верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в
дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в землю кирпичное здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены.
Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней; в остатке
верхнего тускло светились два окна, а под ними, в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его горел костер.
За спиной его щелкнула ручка
двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, — в
дверь втиснулся толстый человек, отдуваясь, сунул на стол шляпу, расстегнул
верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив живот величиной с большой бочонок, легко пошел на Самгина, размахивая длинной правой рукой, точно собираясь ударить.
Она открыла
дверь, впустив в коридор свет из комнаты. Самгин видел, что лицо у нее смущенное, даже испуганное, а может быть, злое, она прикусила
верхнюю губу, и в светлых глазах неласково играли голубые искры.
Человек в перчатках разорвал правую, резким движением вынул платок, вытер мокрое лицо и, пробираясь к
дверям во дворец, полез на людей, как слепой. Он толкнул Самгина плечом, но не извинился, лицо у него костистое, в темной бородке, он глубоко закусил нижнюю губу, а
верхняя вздернулась, обнажив неровные, крупные зубы.
Это было так называемое «заведение», у
дверей которого всегда стояло двое-трое пустых дрожек, а извозчики сидели в нижнем этаже, с блюдечками в руках.
Верхний этаж назначался для «господ» Выборгской стороны.
При каждом имени врывались в
дверь и потом покойно плыли старые и молодые кринолины, аэростаты, седые головы и головы без волос, крошечные и толстенькие старички-крепыши и какие-то худые жирафы без задних ног, которые до того вытянулись и постарались вытянуться еще, что как-то подпирали
верхнюю часть головы на огромные желтые зубы…
Уже мелькнули пан Данило и его верный хлопец на выдавшемся берегу. Вот уже их и не видно. Непробудный лес, окружавший замок, спрятал их.
Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки и думают, как бы влезть им. Ни ворот, ни
дверей не видно. Со двора, верно, есть ход; но как войти туда? Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки.
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился в доме Спиридонова поздней ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху, в тайной комнате, играли в «железку» человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из дому. К
верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили
дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
Испуганные небывалым происшествием, москвичи толпились на углу Леонтьевского переулка, отгороженные от Тверской цепью полицейских. На углу против булочной Филиппова, на ступеньках крыльца у запертой
двери бывшей парикмахерской Леона Эмбо, стояла кучка любопытных, которым податься было некуда: в переулке давка, а на Тверской — полиция и войска. На
верхней ступеньке, у самой
двери невольно обращал на себя внимание полным спокойствием красивый брюнет с большими седеющими усами.
Дядя ломал
дверь усердно и успешно, она ходуном ходила, готовая соскочить с
верхней петли, — нижняя была уже отбита и противно звякала. Дед говорил соратникам своим тоже каким-то звякающим голосом...
Артист взял карточку, обмерил с
верхней ступени своего положения, стоявшего внизу Розанова и через двадцать минут снова появился в зеленых
дверях, произнеся...
В то же время, как Яковлевич, вывернув кренделем локти, нес поднос, уставленный различными солеными яствами, а Пелагея, склонив набок голову и закусив, в знак осторожности,
верхнюю губу, тащила другой поднос с двумя графинами разной водки, бутылкою хереса и двумя бутылками столового вина, по усыпанному песком двору уездного училища простучал легкий экипажец. Вслед за тем в
двери кухни, где Женни, засучив рукава, разбирала жареную индейку, вошел маленький казачок и спросил...
Они поехали. На Мещанской они взобрались на самый
верхний этаж, и в одну
дверь генерал позвонил. Никто не ответил. Генерал позвонил еще раз, уже посильней; послышались, наконец, шаги.
Зевая, почесываясь и укоризненно причмокивая языком, Ибрагим отпер
двери. Узкие улицы татарского базара были погружены в густую темно-синюю тень, которая покрывала зубчатым узором всю мостовую и касалась подножий домов другой, освещенной стороны, резко белевшей в лунном свете своими низкими стенами. На дальних окраинах местечка лаяли собаки. Откуда-то, с
верхнего шоссе, доносился звонкий и дробный топот лошади, бежавшей иноходью.
В левом углу зала отворилась высокая
дверь, из нее, качаясь, вышел старичок в очках. На его сером личике тряслись белые редкие баки,
верхняя бритая губа завалилась в рот, острые скулы и подбородок опирались на высокий воротник мундира, казалось, что под воротником нет шеи. Его поддерживал сзади под руку высокий молодой человек с фарфоровым лицом, румяным и круглым, а вслед за ними медленно двигались еще трое людей в расшитых золотом мундирах и трое штатских.
В маленьких сеничках он запнулся за кадку, стукнулся потом головой о
верхний косяк
двери и очутился в темной передней, где, сбросив торопливо на пол свою двухтысячную шубу, вошел в серенькое зальцо.
Проходя
верхним рекреационным коридором, Александров заметил, что одна из
дверей, с матовым стеклом и номером класса, полуоткрыта и за нею слышится какая-то веселая возня, шепот, легкие, звонкие восклицания, восторженный писк, радостный смех. Оркестр в большом зале играет в это время польку. Внимательное, розовое, плутовское детское личико выглядывает зорко из
двери в коридор.
Фаэтон между тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия
верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над
дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около
дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
Малюта вышел. Оставшись один, Максим задумался. Все было тихо в доме; лишь на дворе гроза шумела да время от времени ветер, ворвавшись в окно, качал цепи и кандалы, висевшие на стене, и они, ударяя одна о другую, звенели зловещим железным звоном. Максим подошел к лестнице, которая вела в
верхнее жилье, к его матери. Он наклонился и стал прислушиваться. Все молчало в
верхнем жилье. Максим тихонько взошел по крутым ступеням и остановился перед
дверью, за которою покоилась мать его.
И Саша лег рано, — для отвода глаз разделся, положил
верхнюю одежду на стул у
дверей и поставил за
дверь сапоги.
Сквозь пустые окна
верхнего этажа видно небо, внутри дома хаотически торчат обугленные стропила, балки, искалеченные колоды
дверей; на гниющем дереве зелёные пятна плесени, в мусоре густо разросся бурьян, из окон сонно кивает чернобыльник, крапива и пырей. С одной стороны дома — сад, в нём обгоревшие вётлы, с другой — двор, с проваленными крышами построек.
Порфир Порфирыч ничего не ответил на это, а только повернулся и, пошатываясь, пошел к
двери. Татьяна Власьевна бросилась за ним и старалась удержать за фалды сюртука, о. Крискент загородил было
двери, но был безмолвно устранен. Гордей Евстратыч догнал обиженного гостя уже на дворе; он шел без шапки и
верхнего пальто, как сидел за столом, и никому не отвечал ни слова.
На бечевке, протянутой от выступа печи до
верхнего косяка
двери, висела грубая посконная занавеска, скрывавшая правое окно и постель рыбаковой дочки; узковатость занавески позволяла, однако ж, различить полотенце, висевшее в изголовьях, и крошечное оловянное зеркальце, испещренное зелеными и красными пятнышками, одно из тех зеркальцев, которые продаются ходебщиками — «офенями» — и в которых можно только рассматривать один глаз, или нос, или подбородок, но уж никак не все лицо; тут же выглядывал синий кованый сундучок, хранивший, вероятно, запонку, шелк-сырец, наперсток, сережки, коты, полотно, две новые понявы и другие части немногосложного приданого крестьянской девушки.
Дверь отворилась, и на пороге появился генерал. Он поморщился при виде Литвинова, однако поклонился ему, то есть качнул
верхнею частью корпуса.
Огромная
дверь на высоком крыльце между колоннами, которую распахнул старый инвалид и которая, казалось, проглотила меня; две широкие и высокие лестницы, ведущие во второй и третий этаж из сеней, освещаемые
верхним куполом; крик и гул смешанных голосов, встретивший меня издали, вылетавший из всех классов, потому что учителя еще не пришли, — все это я увидел, услышал и понял в первый раз.
Асклипиодот почтительно остановился в
дверях, одной рукой пряча за спиной растрепанную шапку, а другой целомудренно придерживая расходившиеся полки своего подрясника; яйцеобразная голова, украшенная жидкими прядями спутанных волос цвета того же Bismark-furioso, небольшие карие глазки, смотревшие почтительно и вместе дерзко, испитое смуглое лицо с жиденькой растительностью на подбородке и
верхней губе, длинный нос и широкие губы — все это, вместе взятое с протяженно-сложенностью Асклипиодота, полным отсутствием живота, глубоко ввалившейся грудью и длинными корявыми руками, производило тяжелое впечатление, особенно рядом с чистенькой и опрятной фигуркой о.
Поспешно схватил я
верхнее платье, отпер
дверь, бросился за дерзким, кликнув людей; но нигде не могли его найти, а сказывали, что у ворот останавливалась тройка и в повозке сидел брат Петрусь. Его великого ума была эта новая мне обида, о которой я не сказал ни батеньке, ни даже моей Анисье Ивановне. Она была в глубоком сне и ничего не слыхала.
Во всем
верхнем этаже горела только одна лампа и зале, и ее слабый свет через
дверь проникал в темную гостиную.
Но вот в
верхнем этаже мелькнул тревожный свет, где-то быстро распахнулась
дверь, и Мишка не успел мигнуть, как кто-то с балкона второго этажа бросился на улицу, перевернулся в пыли и одним прыжком перелетел через железную решетку набережной в воду.
Миновав его остроумную мастерскую, Ордынов по полуразломанной, скользкой, винтообразной лестнице поднялся в
верхний этаж, ощупал в темноте толстую, неуклюжую
дверь, покрытую рогожными лохмотьями, нашел замок и приотворил ее.
Опять многоголосое жужжание и резкий истерический выкрик. Около стен Васиного дома стало просторнее, и еще несколько уважаемых граждан поднялись по ступенькам.
Дверь на крыльце открылась, — сотни голов вытянулись, заглядывая на лестницу, по которой «почетные» поднялись на
верхний этаж. Водворилась торжественная тишина… Точно депутация понесла с собой судьбы города на милость и немилость…
На другое утро я, напившись чаю и не отпросившись у мадмуазель Фрикэ, отправился в людскую избу. Мне хотелось опять поболтать со вчерашним чудаком. Не постучавшись в
дверь — этого обычая у нас и в заводе не было, — я прямо вошел в комнату. Я застал в ней не того, кого я искал, не Пунина, а покровителя его — филантропа Бабурина. Он стоял перед окном, без
верхней одежды, широко растопырив ноги, и тщательно вытирал себе голову и шею длинным полотенцем.
Ладно… поехали… подвез он меня к большущему дому… извозчика разделали… «Иди, говорит, за мной», и ввел на самый
верхний этаж, отворил
двери, вошли: вижу, комната хорошая, хоть бы у господ такая. Вдруг из-за перегородки выскакивает мамзелька в платье, ловкая такая, собой красивая, и прямо чмок дядю в лоб. «Ах ты, суконное рыло! — подумал я. — Какое ему счастье выходит!» Поцеловавшись с моим благоприятелем, и мне ножкой шаркнула…
Он хотел было постоять перед
дверью, благоразумно продумать свой шаг, поробеть немного и потом уже решиться на что-нибудь очень решительное; но в эту самую минуту загремела карета у подъезда, с шумом отворились
двери и чьи-то тяжелые шаги начали с кряхтом и кашлем свое восшествие в
верхний этаж.
Вскочил черный, велел посадить Жилина в сторонке, не на ковер, а на голый пол, залез опять на ковер, угощает гостей блинами и бузой. Посадил работник Жилина на место, сам снял
верхние башмаки, поставил у
двери рядком, где и другие башмаки стояли, и сел на войлок поближе к хозяевам; смотрит, как они едят, слюни утирает.
Гольдская фанза по внешнему виду похожа на китайскую. Это четырехугольная постройка с двускатной крышей. Остов ее состоит из столбов, пространство между ними, кроме тех мест, которые предназначены для окон и
дверей, заполнено ивовыми прутьями и с обеих сторон обмазано глиной. Крыша тростниковая, а чтобы траву не сорвало ветром, нижние слои ее также обмазаны глиной,
верхние прижаты жердями.
Наконец, мы поднялись по широкой, застланной коврами лестнице и вступили в так называемый
верхний коридор, где находились классы. Моя спутница вошла со мною в комнату, над
дверью которой по черной доске было выведено крупным белым шрифтом: 7-й класс.
На
верхней площадке Теркин увидал слева
дверь, обитую клеенкой, с трудом отворил ее и вошел в маленькую прихожую, где прежде всего ему кинулась в глаза корзина, стоявшая у печи и полная булок-розанцев.
Из узкой передней лестница вела во второй этаж. С
верхней площадки, через отворенную
дверь, Евлампий Григорьевич вошел в приемную комнату, вроде тех, какие бывают перед кабинетами министров, с кое-какой отделкой. К одной из стен приставлен был стол, покрытый полинялым синим сукном. На нем — закапанная хрустальная чернильница и графин со стаканом.
Коромыслов смеется. За
дверью голоса, и нарядная горничная, впускает Екатерину Ивановну, в черной бархатной шубке, вуали и шляпе, и Ментикова — последний без
верхнего платья.
Все устремляются в дальний конец коридора, следом за Викторией Владимировной Ювен. Там, рядом с церковной
дверью — другая, ведущая на сцену, соединенную с
верхним коридором «черною» лестницею. Вся толпа экзаменующихся теснится несколько минут у этой
двери.
На каменном полу, покрытом толстым слоем пыли,
верхние пласты которой только всколыхнулись при ворвавшемся внутрь беседки чистом воздухе, прислонившись к стене, прямо против
двери, полулежали, обнявшись, два скелета.
Процессия достигла ограды лавры и вошла в нее. Гроб стали вносить в
верхнюю монастырскую церковь. Перед
дверьми произошла остановка — явилось сомнение, пройдет ли гроб в довольно узкие
двери.
Оно находилось в стене, противоположной тяжелой массивной обитой железом
двери с небольшим круглым отверстием по середине в
верхней ее части, в которое было вставлено стекло.
Осип Федорович, сбросив
верхнее платье на руки, тоже смущенному его видом и быстротой входа, другому лакею, быстро прошел залу, гостиную и был уже около
двери будуара Родзевич, когда на его пороге появилась сама Ирена Станиславовна.
«Он умер!» — было первою мыслью Андрея Павловича, но, подбежав к полулежавшему в кресле Зарудину и схватив его за руку, услыхал учащенное биение пульса. Его друг оказался лишь в глубоком обмороке. Испуганный раздавшимися шагами и напором в
дверь, несчастный поспешил спустить курок, но рука дрогнула, дуло пистолета соскользнуло от виска и пуля, поранив
верхние покровы головы и опалив волосы, ударила в угол, в стоявшую статую.
И на
верхней площадке лакей в белом галстухе растворил
дверь и попросил их в кабинет Элиодора Кузьмича.
В начале одной из улиц, прилегающих к Невскому проспекту от Знаменской площади до Аничкова моста, находился вновь открытый магазин, с двумя зеркальными окнами, на одном из которых стоял манекен дамы в прекрасном платье, а на другом — такой же манекен в
верхнем модном пальто. В амбразуре окон приделаны были медные крюки, на которых были развешены дамские шляпы. Над
дверью магазина красовалась вывеска, гласившая: «Дамские наряды. М-м Софи».